В июне 41-го

Вот, представь: июнь 41-го, жара стоит невыносимая, а эта двадцатилетняя американка Роза — ну совсем зелёная, честно — тащится в какую-то глухую белорусскую деревню. Родители нахваливали, мол, корни тут наши, фольклор собирай для своего бродвейского мюзикла… А она, наивная, и рада — блокнот под мышку и вперёд, за народными напевами. Приезжает 20 июня, а через два дня… Боже, даже подумать страшно. Всё как в кошмаре: грохот, дым, эти чёрные шинели… Синагога. Огонь. Крики. Как она выжила? Сама не понимает — то ли случай, то ли судьба. А потом он — Иван. Русский офицер, весь в пыли и крови, единственный из батальона уцелевший. Смотрит на неё такими глазами, будто и не верит, что ещё дышит. «Бежим», — говорит хрипло. И они — вдвоём по этим лесам, фронт где-то далеко впереди, а за спиной — смерть. И ведь знаешь, как это бывает? Страх склеивает людей быстрее любого клея. То ли любовь, то ли отчаяние — руки сами тянутся друг к другу в темноте. Шёпот сквозь слёзы, тепло на секунду — а завтра опять марш-бросок под воем снарядов. Самое страшное, что где-то внутри они оба понимают: шансов — ноль. Но цепляются за эту искру как за последнюю правду. Вот и думаешь сейчас — как они вообще выдержали? Как не сошли с ума, шагая по этому аду? Может, потому и держались, что вместе. Даже если вместе — это на краю пропасти.